с ночлегом, выставить посты.
Лихунский смерил Платова взглядом, словно собираясь сшить для него костюм.
— Поэтому я попросил бы, чтобы меня не перебивали! — повысил он голос. — Вас сюда никто не звал, ехали добровольно, потому что военнослужащий обязан…
— Мы не военнослужащие, — поправил его Платов. — Мы всего лишь на спецучёте, и если прибыли сюда, то по зову сердца.
— Добровольно-обязанные! Добровольно-повязанные! Не надо мне этого вот! — воскликнул Лихунский, тряся полными губами.
— Коньяку выпил с радости, а нам не налил, подлец! — произнес кто-то громко у меня позади.
Лихунский словно не слышал. Двинулся вдоль строя, продолжая все ту же тему — относительно долга перед отечеством и еще перед кем-то.
— Уходим отсюда, пока не стемнело, — не выдержал Платов. — Быстро…
— У нас еще есть время… Тот отряд, который мы должны заменить, еще собирается только! — перебил его Лихунский.
Пресс-секретарь, опустив камеру, стоял сбоку от Лихунского с безучастным лицом. Шеф покосился в его сторону, и тот вдруг тоже заговорил. Просто поддакивал, как попугай.
— Стоим как на ладони, — вновь произнес капитан, оглядываясь по сторонам. — Уходим — слышь, ты?!
Платов знал, о чем говорил. Об этом напоминало его лицо, словно избитое молью. Попав под обстрел, он горел в танке еще в первую компанию. Об этом все теперь знали в нашем объединенном отряде, насчитывающем не более роты.
— Веди, — тихо велел капитан, и в голосе у него теперь звенел металл. — Куда нам теперь двигаться?!
— На дороге написано! — ощерился Лихунский, — Мы в цивилизованной стране, и здесь все знаки на дороге… Войдем в крепость и там переночуем. А завтра выйдем в патруль.
Далось дураку командовать. Он не знал, о чем говорил и не хотел понимать, что разрозненную группу без труда перебьют.
Я стоял и думал о родных местах, где осторожно и старательно поют по ночам соловьи — интересно, водится ли в здешних местах эта невзрачная на вид птичка. Потом неожиданно вспомнил, что в руках у Господа, изображенного на иконке, — развернутая книга, на которой написано: «Заповедь новую даю вам — да любите друг друга…» — и удивился: кого любить? Может, этих, что ходят теперь перед строем? Или тех, которые давно позабыли, из-за чего здесь всё началось?
После долгих препирательств, заметив, как вдалеке остановились, а потом сорвались и пошли в разные стороны две легковых машины, Лихунский все же повел колонну к какому-то селу. Вдоль обочины накренился бетонный столб, на нем зиял в свете фар обрывок железа со словом «станица». Это было все, что осталось от дорожного знака.
В сумерках мы вошли в это безлюдное селение, название которого Лихунский либо не знал, либо скрывал от нас. Добрались до школы, в темноте похожей на крепость, и здесь остановились. Над крыльцом зиял темный вход в помещение. Без двери и косяков…
— Вода здесь имеется хотя бы? — спрашивал капитан Платов, освещая стены крохотным фонариком. — Что вообще здесь есть?
— Сами определитесь, Евгений Иванович! В рабочем порядке… не мне вас учить, — отвечал координатор. — Главное — стены! Ты посмотри, какая здесь толщина, пушкой не прошибешь…
— Они что тут — скотину держали перед нами? Где подразделение, которое здесь стояло? Снялось, говоришь?
— Откуда мне знать, — окрысился Лихунский. — Должно быть, ушли. Не дождались…
В здании пахло мышами, тянуло запахом подвала, а под ногами хрустели осколки стекла и битой посуды.
— Селение рядом, в низине, почти что под вами… — продолжал Лихунский. — Так что располагайтесь, а я поехал — некогда мне. Между прочим, будешь за старшего.
— Не понял, — обернулся к нему капитан. — Ты нас бросаешь? Где вода?! Где запасы, которые нам обещали?!
Лихунский уже уходил. Обернулся на ходу, остановился.
— Кто обещал? Я обещал? Вот и спрашивай с того, кто обещала! В штабе я! Держи связь — и чтобы без самовольства! Ясно?!
Вдвоем они вышли на крыльцо. Лихунский прыгнул в санитарный «уазик» и вместе с доктором отбыл в неизвестном направлении. Капитан тотчас возвратился и приказал выставить четыре поста по углам здания. Остальным было велено спать, но как это сделать, капитан сам не знал. Он молча плюнул и полез за сигаретами.
— Приплыли, командир? — спросил прапорщик Ильин.
— Кажись, — ответил тот, садясь на вещмешок и протягивая ноги.
Безостановочная езда в течение двух суток всех выбила из колеи. Народ валился с ног.
— Наденьте бушлаты, — напомнил капитан. — И к окнам не подходить. Отбой.
Подошвами ботинок я очистил от битого стекла под собой пространство, положил на пол рюкзак и прилег рядом с ним, опустив на него голову. Надо было выспаться, потому что под утро мне выпало заступать в наряд.
— Ускакал наш кудесник, — бормотал прапорщик Ильин. — Понятное дело — ему здесь не нравится, без комфорта. А ведь присягу принимал тоже…
— В одной упряжке, но каждый своим путем, — сказал из темноты Костя Блоцкий.
— Спите! — буркнул Платов. — И с оружием осторожней, с патронами…
В нужное время будильник сотового телефона разбудил меня. Я встал, отряхнул одежду. В полумраке виднелись силуэты людей, лежащих вдоль стен на полу.
Спустившись с крыльца, я подошел к противоположному углу здания и сменил омоновца. Тот сидел в кустах, среди листьев, и был совершенно не виден. Остальные посты находились в отдалении. Вероятно, их тоже меняли сейчас.
Человек в пятнистой одежде ушел отдыхать, а я прилег на его место. Попав на Кавказ молодым солдатом, я никогда не думал, что по своей воле вновь попаду в эти места. Теперь я понимал, что попал в ту же лужу.
«Человек — хищник, — лезли в голову банальные мысли. — Человек — самый жестокий из всех остальных, потому что убивает себе подобных. Ему не нужен в живых такой, как я, лежащий в кустах или сточной канаве… Совершенно не нужен. Уничтожить меня — вот задача другого хищника, имя которому — враг. Для него я просто помеха. Досадное недоразумение. Осенняя муха, которую прихлопнуть за счастье…»
«Но я не муха!!! И лежу здесь не для того, чтобы меня размазали. Я молю бога о прощении грехов, которых не совершал… Я не муха!..»
Светало. Рядом, метрах в полста от кустов, в которых я сидел, виднелась стена еще какого-то здания.
Поднявшись, я пробрался среди кустов и остановился в изумлении: передо мной была старая кирпичная церковь.
«Да как же так можно, родимая, чтобы тебя одну здесь оставили», — рвалось из меня наружу.
Где-то в низине испуганно вскрикнула птица. С противоположной стороны ей тут же ответила другая, а потом, не останавливаясь, пошла трещать сорока.
Казалось, жизнь в лесу просыпается. Но что-то в этом пробуждении было не так — слишком
